Когда соборы были белыми. Путешествие в край нерешительных людей - Ле Корбюзье

наших глазах. А мы знаем подлинную Францию!»

Когда соборы были белыми, дух был завоевателем. Но сегодня французские соборы почернели, а дух угас.

В симфоническом крещендо скапливаются труды новой цивилизации. Дирижер выбился из сил. Молодые действуют, но не знают. Старики удерживают накопленное богатство, но уже ничего не могут. В современном мире возникает шкала новых начинаний. Пусть ударит молния – соединение; пусть она разрушит тесные преграды; пусть освободит угнетенные силы! Чтобы за удушьем пришел расцвет! Сияющее и неизбежное будущее нового средневековья.

В Нью-Йорке события повсеместно вышли из-под контроля сознания. Титанические усилия по организации дисциплины в сердце хаоса, воцарению которого способствовало ускорение времени: это какое-то чудовище, которое фыркает, пышет здоровьем, располагается поудобнее. Геометрическая прогрессия хаоса. Энцефалит нью-йоркского региона: двенадцать миллионов человек, обреченные на hard labour. Для нас этот жестокий факт никак не может служить примером для подражания. Это перебор. Тут очень пригодился бы наш разумный взгляд на здоровую жизнь. В этом клиническом случае наш картезианский здравый смысл мог бы поставить диагноз и предложить методы лечения. Меня не оставляет ощущение, что Франция и Америка могли бы обменяться крепким рукопожатием и принести друг другу немало пользы.

Можно сказать, эта поездка помогла мне разобраться. В США я оценил результаты этики, достойной нашей симпатии: качество американского труда. Оно проявляется в повседневной жизни, в частности в комфорте. Оно – вершина mass-production [79]. В 1920 году, написав во славу стандарта ту статью об автомобиле и Парфеноне для Esprit Nouveau, я поразил святош и, более того, сильно оскорбил их чувства. Здесь возражения капитулируют перед фактом; «стандартное производство», несомненно, представляет собой верный путь, который ведет к повышению качества. Наконец, этот самый элемент кустарной этики еще входит в понятие предметов роскоши. Мы для простоты расценили как третьесортный товар иностранную продукцию и не пошли вслед за временем, требующим от нас, чтобы мы оснастили наши изобретательские и производственные мощности механизмами, работающими лучше, чем рука. Механизмы, работающие лучше, чем рука, не парализовали бы сознание разработчика и руководителя; они бы освободили его и невероятно развили. А потому столь горько наше пробуждение при виде повсеместного падения рынка.

По возвращении в Париж я с жадным любопытством рассматриваю городской ландшафт. Без предвзятого мнения. В Париже я чувствую определенное облегчение, но и разочарование тоже. Замечу, что именно совершенство домов и архитектурных деталей (впрочем, чересчур внешнее) представляет значительную часть приятности парижской улицы. Сознательно поддерживаемый комфорт, созданная добросовестным трудом атмосфера чистоты и заботы – от тротуара до кровли. Последние «благовоспитанные» дома относятся к эпохе барона Османа. Мы слишком часто забываем оценить их по достоинству.

Мы с пренебрежением относимся к навершиям нью-йоркских небоскребов, сравнивая их с вычурными пробками для графинов. Однако навершия построенных после 1900 года наших зданий, эти подобия куполов и башен, установленных преимущественно на углах перекрестков, должны оскорблять нас гораздо больше. А архитектурное бедствие, вызванное злосчастной регламентацией габаритов? Крупные «Всемирные» или «Международные» выставки обнаруживают показательные черты лица города. Главное зло заключается в том, что эти выставки, интересные в переходные эпохи, пытаются компенсировать отсутствие здоровой и подлинной программы эффектными мероприятиями. Халтурно строят претенциозные здания. Халтурно, потому что в атмосфере всеобщей неуверенности общественные власти неохотно соглашаются на временное – подделку и гипс на деревянном каркасе. Спустя полгода солнце и дождь делают свое дело: лепнина растворяется. О, архитектура, суровая наука плодотворных проектов и конструкций, подчиненных закону тяготения и специфическим свойствам материалов! Какое падение! Так изготавливают декорации. Декорации, а не здания. Декорация – это предвестник моды. Повседневная мода торжествует. Катастрофа заключается в том, что рисовальщики в архитектурных мастерских втягиваются в эту гонку. Их рука и глаз начинают фальшивить. Это калечит их на долгие двадцать лет, а вместе с ними – их творчество. Впрочем, издательские дома, специализирующиеся на искусстве (на искусстве ли?), делают свой бизнес: мир наводнен картинками и таблицами из их альбомов, посвященных этим несносным сатурналиям. Города и веси приноравливаются к стилям. «Стили»! 1900-х годов, 1925 года. А у нас на носу 1937-й!

И Париж, «моя прекрасная деревня», осквернена.

Но Париж Генриха Четвертого (Новый Мост), Людовика Четырнадцатого, Людовика Пятнадцатого, Наполеона сияет блеском высокого замысла. Разум, породивший собор в сердце города, был уже изгнан. Личность заменила грандиозный коллективный разум Средних веков. Перелом произошел в эпоху Возрождения. Разветвление судеб. Так уж вышло и обсуждению не подлежит. По крайней мере замысел еще был грандиозным и благородным и хотел поставить эти шедевры во главу существующих вещей. Согласен: зачастую ради тщеславия.

Сохраняя в памяти зрелище Манхэттена и впечатление от размеров американского строительства, я пытался восстановить контакт с той средой, которую так любил, и воспоминание о которой было так грубо отодвинуто шумом США, и в течение нескольких недель ощущал себя в Париже пугливым животным. Ненависть и любовь постоянно сменяют друг друга в Нью-Йорке. И душа моя мечется между двумя полюсами: стыдом и наслаждением. И я осознаю, что Париж прекрасен не столько своими размерами, скорей маленькими, ну, или хотя бы средними, но гармонией, присутствующей в некоторых его градостроительных элементах, начиная с мельчайшей детали (которая имеет значение, я это прекрасно понимаю), и до его небесных пределов в целом. (Эспланада Инвалидов.)

Вспоминая Манхэттен, я чувствую, что новый масштаб начинаний механистического общества, возможно, никак не нарушит красоты Парижа; напротив: здесь присутствует уже давно дремлющее понимание пропорции, которое поставит перед нами новые цели и утвердится в городе в виде новых победоносных призм.

9

Парижская Школа изящных искусств

«Все беды Соединенных Штатов – от парижской Школы изящных искусств». (Слова женщины, преподающей историю искусств в женском колледже Вассара [80].)

Такая постановка вопроса знаменует этап эстетической и этической истории в США: отныне Америка будет стараться избавиться от французского влияния, воплощенного в этой крупной образовательной институции, Школе изящных искусств. Америка ищет себя, она больше не испытывает слепого почтения к некогда могущественной идее. Союз обладателей диплома DPLG (что означает Дипломированный французским Правительством) будет существовать до тех пор, пока не перемрут все его члены. Союз товарищеских отношений, веселых воспоминаний, студенческих проделок